Иван Левдоров

ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЙ ЖАНР
ТРУДА В. НАБОКОВА О «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ»*
/О плюрализме “набоковедческих” жанров/

Сообщение Марии Маликовой (Новое Литературное Обозрение, № 6 (118), 2012, сс. 402-405, ) о нашей брошюре «Рукотворная фактология (заметки о «Юджине Онегине» В. Набокова)» – Вебов и Книгин, М.: 2011 огорчительнейшим образом диссонирует с информационными целями рубрики «Новые книги», в которой обнародовано.

Сообщение состоит из двух частей – краткому финальному абзацу, посвященному двум последним заметкам брошюры, предшествует пространный текст, посвященный остальным четырем заметкам.

Проблематика брошюры, отраженная пространной частью сообщения, казалось бы, надуманна и противоестественна. Автор брошюры пытается доказать, что жанр англоязычного четырехтомника, на обложках томов которого по-английски воспроизведен текст, оттиснутый на обложке пушкинского 1837 года издания «Евгения Онегина» и отличающийся от этого воспроизведения добавленной в нижней части обложки строкой – “Translated by Vladimir Nabokov”, вовсе не определен тем, что первый том издания содержит английский перевод пушкинского романа в стихах, который (в сопровождающих его томах) дополнительно прокомментирован переводчиком.

Это обстоятельство, тем не менее, оказалось преодоленным – согласившись с достоверностью приведенных в брошюре фактов и приняв вывод из них, автор сообщения пишет: “Левдоров... сосредоточен на «фактологии», а именно на выявляемых с несомненной, «фактической» очевидностью семантических аграмматизмах ЮО” [последнее сокращение обозначает набоковский четырехтомник]. “Левдоров предлагает... уточнить специфику этого сложного объекта [четырехтомника Набокова] и перестать предъявлять ему претензии, неадекватные его природе... В целом автору удается предложить внятное определение специфики набоковского перевода с комментарием. Это комментарий, определяющая черта которого состоит в том, что он сделан не на языке комментируемого текста”.

В брошюре, таким образом, предложено пересмотреть сложившееся представление о труде Набокова как объединении двух разножанровых литературоведческих объектов – “перевода” и “комментария” и заменить его представлением, согласно которому четырехтомник в соответствии со своим фактическим содержанием является моножанровым объектом – “комментарием, осуществленным не на языке комментируемого оригинала”.

Такой жанровый пересмотр невозможно воспринять и обосновать, не прояснив назначение и функции объекта “перевод”, который в вышеприведенной цитате – как и во всем сообщении – присутствует НЕЯВНО в двух взаимоисключающих смыслах. Моножанровая точка зрения представлена в сообщении таким образом, что отвечающие ей назначение и функции объекта “перевод” остались не отраженными, вынуждая ошибочно ассоциировать их с подразумеваемыми общеизвестной дуальной жанровой точкой зрения (то есть, с назначением и функциями “перевода”, являющегося иноязычным аналогом стихотворного текста). Это обстоятельство необходимо восполнить с целью устранить вводящий в заблуждение характер сообщения и проинформировать читателей журнала «Новое Литературное Обозрение» об истинном содержании брошюры.

В отличие от комментирования текста на том же языке, на котором он написан, иноязычное комментирование неосуществимо без того или иного перевода оригинала на язык комментирования. При этом комментатор может либо удовлетвориться аннотированием какого-то из существующих переводов оригинала (таким путем, к примеру, осуществлено первое иноязычное аннотирование всего текста «Евгения Онегина» – изданный в 1925 году польский комментарий Вацлава Ледницкого, который воспользовался стихотворным переводом Лео Бельмонта), либо создать и аннотировать перевод, сфокусированный на прототипировании тех аспектов оригинала, которые избраны в качестве предмета комментирования. В последнем случае перевод является специализированным средством аспектно-ориентированного комментирования текста не на языке его оригинала, отличается своим назначением от “литературного перевода” (в случае аннотирования стихотворного текста – от его “поэтического перевода”) и представляет собой литературоведческий объект особого функционального типа. Этот введенный брошюрой и названный “комментаторским переводом” объект не упомянут в сообщении ни словом, ни намеком, хотя входит в число КЛЮЧЕВЫХ СЛОВ брошюрного информационного листа.

В согласии с названием и оглавлением набоковского труда автор сообщения увязывает 5228-строчный “перевод «Евгения Онегина»” лишь с его присутствием в виде целостного текста в “переводческой части” четырехтомника, а “комментарий” – лишь с аннотациями “комментаторской части”. В реальности (о чем автор сообщения умалчивает) ВЕСЬ перевод присутствует не только в первом томе четырехтомника, но также в его втором и третьем томах в виде 5228 строчных фрагментов, которые, предваряя каждую из набоковских аннотаций и являясь объектами аннотирования, делают осуществимым текущее англоязычное комментирование каждой пушкинской строки. С учетом этого перевод Набокова отвечает дефинитивным признакам “комментаторского перевода”, поскольку (в результате реализации набоковского “идеала буквализма”) “жертвует каждым элементом стихотворной формы ради полноты воспроизведения смысла”, обеспечивая максимально достижимую точность прототипирования тех, как показано в брошюре, аспектов «Евгения Онегина», которые избраны предметом аннотирования. Англоязычное комментирование лексико-смысловых аспектов пушкинских строк, таким образом, исчерпывает литературоведческое содержание труда Набокова, и, следовательно, четырехтомник de facto представляет собой осуществленный не на языке оригинала комментарий, неотъемлемой частью которого является набоковский перевод, выполняющий исключительно функцию “комментаторского перевода”. Сказанное определяет предложенный в брошюре жанровый пересмотр, принятие которого равносильно признанию того, что “идеал буквализма”, декларативно провозглашенный “переводчиком «Евгения Онегина»” “единственно приемлемым средством истинного перевода поэзии”, на самом деле служит средством достижения целей, избранных комментатором «Евгения Онегина», и к “переводу поэзии” отношения не имеет.

Заодно с “комментаторским переводом” жертвой умолчания стал кардинальный итог жанрового пересмотра, приводящий к необходимости обосновывать и оценивать методологию, de facto примененную в четырехтомнике, не с позиций теории поэтического перевода (как это декларирует Набоков и делают те, кто принял на веру его переводческие доктрины), а с позиций теории литературного комментирования. Эта область литературоведения по сей день не привлекла к себе должного внимания и не содержит категориальный и инструментальный аппарат, адекватный комментированию литературного текста не на языке его оригинала. В преодоление этого обстоятельства – отметим перед возвращением к тексту сообщения – в брошюре введено расширение лотмановской классификации типов комментирования, в согласии с которым набоковский четырехтомник (как моножанровый объект) допускает использование либо в качестве “переводческого” комментария к английским стихотворным версиям «Евгения Онегина» (англоязычными любителями поэзии, не владеющими русским языком), либо в качестве “непереводческого” комментария к пушкинскому тексту (англоязычными студентами-славистами и пушкинистами, в той или иной степени владеющими русским языком).

ТЕРМИН “жанр” в указанном выше моножанровом смысле отнесен в брошюре ко всему четырехтомнику и не только является определяющим для характеристики обсуждаемой проблематики, но и определяет её исчерпывающе. СЛОВО “жанр” в сообщении о брошюре применено во множественном числе (не только порознь к “переводу” и “комментарию”, но и к разнообразному прочему, чьи “жанры” явным образом не сформулированы) для выражения и обоснования “набоковедческого” мнения, что четырехтомник представляет собой “капризное смешение разных жанров”. Очевидно, в то же время, что множественная форма подразумевает нечто отличающееся от присутствующей в ранее приведенном цитировании “специфики набоковского перевода с комментарием”, которая в единственном числе была автором сообщения применена к четырехтомнику в качестве словесного заменителя используемого брошюрой термина “литературоведческий жанр «Юджина Онегина»”. Данный термин не только указан в названии центральной заметки, определяя ее предмет, но дополнительно упомянут во вступительной заметке, а также среди КЛЮЧЕВЫХ СЛОВ брошюры (заметим также, что «Юджин Онегин», присутствующий в названии брошюры и обозначаемый в ее тексте сокращением ЮО, – это кирилличный фоноскрипт англоязычного заглавия труда Набокова).

Главным последствием такого жанро-смесительного каприза явилось сосуществование в сообщении о брошюре обоих взаимоисключающих представлений о жанре четырехтомника – и введенного брошюрой моножанрового, “внятность” которого отражена вышеприведенной цитатой из сообщения, и общепринятого дуального, которое автор сообщения тоже разделяет. Этот плюрализм, правда, осуществлен в императивно установленной пропорции, отражаемой величиной, которая из-за присутствия разнообразных прочих “жанров” определена микроскопической долей выше процитированных (вместе с остальными, которые будут процитированы ниже) вкраплений о моножанровом представлении в обсуждаемой части сообщения.

Часть эта – необходимо отметить – не содержит (как и финальный абзац сообщения) каких-либо, кроме названия брошюры, её цитирований и включает длительное “набоковедческое” вступление, где общепринятая точка зрения о дуальном жанре четырехтомника сольным образом присутствует до появления первого слова, посвященного брошюре, а затем в указанной выше пропорции звучит в плюралистическом дуэте с моножанровой точкой зрения вплоть до семантически двуликого слова “перевод”, завершающего сообщение.

Обойдя молчанием смыслы прочих “жанров”, доминирующих в сообщении (они с содержанием брошюры не связаны), подытожим результат попыток представить содержание брошюры симбиозным приростком к “набоковедческим” представлениям. Фактологическая основа жанрового пересмотра, отраженная первым из процитированных выше вкраплений, превратилась в “мелкие текстуальные наблюдения”, “мелкие конкретные факты” и “достаточно узкие наблюдения, сфокусированные лишь на некоторой конкретной фактографии”; вывод о моножанровости четырехтомника из “внятного” (в дополнительных вкраплениях он также назван “вероятно, верным”, “небезынтересным”, “корректным”, а также “понятным и интересным читателю-специалисту, набоковеду и переводчику”) трансформировался в “несколько слишком сенсационный”, поскольку не согласуется с декларациями Набокова, которые (о чем автор сообщения умалчивает) этим выводом демистифицированы; при этом жанровый пересмотр эвфемистически назван “переформулированием заглавия ЮО”, обеспечивая (вместе с “уточнением специфики этого сложного объекта”, процитированным ранее) присутствие в сообщении лишь множественной формы слова “жанр”, которое читатели рубрики «Новые книги» принуждены ассоциировать исключительно с “капризным смешением разных жанров”.

Обсуждаемая часть сообщения в дополнение к умалчиваниям, терминологическим подменам и двусмысленностям содержит домыслы и фактологические искажения: комментаторское приложение «Заметки о просодии» (дополнительно изданное как “часть комментария к «Евгению Онегину»” в виде брошюры, факсимиле обложек трех первых изданий которой приведены в «Рукотворной фактологии») названо “публиковавшейся ранее отдельно статьей Набокова” и объявлено входящим в “переводческую часть” четырехтомника, оказавшись перемещенным из его третьего тома в первый; “ряд теоретических статей Набокова, посвященных его идее «буквального» перевода”, в реальности не входит ни в “переводческую часть” четырехтомника (как утверждает автор сообщения), ни в какую-либо иную, а “идея «буквального» перевода” появилась на свет задолго до рождения Набокова; взамен осуществленного в брошюре сравнения числа метризованных и неметризованных строк в двух версиях набоковского перевода (соответственно 75,2% и 24,8% – в первоначальной, где, согласно декларации Набокова, “сохранен ямбический ритм”; 76,9% и 23,1% – в пересмотренной, где Набоков от этой декларации отказался, но увеличил присутствие нерифмованного разностопного ямба), автор сообщения в отрыве от обсуждаемого контекста “приблизительно” выводит из этих данных общее для обеих версий соотношение 80% и 20%; текстовые различия и противоречия между двумя идентично датированными вариантами одного и того же предисловия Набокова (второе издание четырехтомника в дополнение к собственному предисловию включает предисловие к первому изданию) – вопреки присутствию в брошюре факсимиле обоих вариантов предисловия к первому изданию и предисловия ко второму изданию – выданы за “расхождения между авторским предисловием к ЮО 1975 и 1964 гг.”; осуществленное брошюрой “уточнение специфики” четырехтомника увязано в сообщении с “противоречиями, отражающими многолетнюю эволюцию набоковского переводческо-комментаторского проекта”, тогда как жанровый пересмотр обусловлен общей для всех языковых и текстовых ситуаций литературоведческой атрибутикой КОММЕНТИРОВАНИЯ НЕ НА ЯЗЫКЕ ОРИГИНАЛА, которая хронологически неподвижна; автору брошюры приписаны (путем использования оборотов “как считает Левдоров” и “по логике Левдорова”) положения, карикатурная бессмысленность которых оставляет желать лучшего применения.

Краткая завершающая часть сообщения начинается словами: “Наименее интересны две заключительные главы книги” (авторские “заметки” именуются в сообщении “главами”). В силу сравнения, подразумеваемого наречием “наименее”, эта итоговая оценка отменяет процитированные выше вкрапления о “небезынтересности” и “интересности” четырех предшествующих заметок.

Первая половина финального абзаца сообщения в качестве обоснования “наименьшей интересности” предпоследней заметки «Непушкинские персонажи ЮО» (она посвящена фактам, относящимся к нелитературоведческой тематике, которая, к сожалению, также присутствует в четырехтомнике) категорично сообщает, что ее предметом автор брошюры избрал тему, которая должна быть заменена иной – в заметке отсутствующей.

Вторая половина финального абзаца (она завершается словом “перевод”, назначение и функции которого еще более расширены автором сообщения), не менее категорично обосновывает “наименьшую интересность” последней заметки «Монтень»: “...анализ Левдоровым «Заключения» Набокова к его статье «The Servile Path» («Рабская тропа», 1959) основан на неверном понимании исследователем английского текста (факсимиле которого тут же приведено), так что в результате вполне прозрачный текст оказывается воспринят как загадочный и ему приискивается неубедительное и ненужное разъяснение. Этот переводческий и как следствие интерпретационный ляпсус в финале досадным образом дискредитирует неплохую работу, посвященную именно переводу”.

В заметке «Монтень» (единственно в брошюре не фактологической) обсуждается смысл слов Набокова об “очевидном ответе” на некий вопрос. Автор сообщения сочла излишним обнародовать свой вариант интерпретации набоковских слов и конкретный “переводческий ляпсус”, который мог бы превратить мнение автора брошюры в обстоятельство фактологическое, если бы его ошибка в “понимании английского текста” была указана.

Остается задать вопрос, очевидный ответ на который известен автору сообщения и должен также стать известным читателям «Нового Литературного Обозрения»: к какому литературоведческому объекту – “переводу”, подразумеваемому заглавием четырехтомника Набокова, или “переводу”, являющемуся средством англоязычного комментирования лексико-смысловых аспектов «Евгения Онегина», – отнесла Мария Маликова последнее слово своего сообщения?
_________________________________
* Нижеследующий текст воспроизводит письмо автора, посланное в редакцию журнала «Новое Литературное Обозрение» и на страницах журнала не появившееся.

© Иван Левдоров, 2013