Жил-был мальчик. Звали его Егор. Жил Егор с мамой в Курской области. Но вот мама Галина каким-то образом нашла себе жениха – Фёдора из Киева. Предыдущий брак Фёдора к тому времени распался. При этом «всех, кто знал о сложном отношении Фёдора к России, удивляло то. что оба раза брак заключался с русскими женщинами».
Родной сын Фёдора, Глеб, поначалу был несказанно рад появлению сводного брата в доме (почему-то Егор временно был отправлен на проживание к бывшей жене Фёдора). Смущённый тем, что «на фоне цыганского типа Галины волосы сына были необъяснимо светлыми, Глеб забеспокоился: не подкидыш ли он? И «если бы Егор и в самом деле был подкидышем, Глеб упросил бы маму и бабушку его усыновить. Глебу хотелось брата». Однако уже на второй день пребывания Егора в Киеве мечты Глеба ушли сами собой.
Десятилетний Егор начал бесцеремонно распоряжаться и детьми, и взрослыми: «определял, что и как готовить на обед, что читать на ночь и как правильно произносить букву г». А деликатные хозяева не смели напомнить гостю о правилах приличия.
Вскоре Егору показалось мало беспрекословного подчинения родственников. Ему необходимо было управлять реальностью и за пределами их квартиры. Чтобы добиться восхищения и поклонения «масс», он готов был пойти на многое…
Летним вечером дети, как обычно, играли в прятки. Вдруг один из прятавшихся, Артур Акопян, «вышел из своего укрытия ещё до конца счёта и, покачиваясь, пошёл на жмурившегося. Шея и грудь его были в крови. Когда Артур опустил голову, в свете фонаря стала видна рана на затылке, из которой и текла кровь».
Глеб обратил внимание, что Егора ничуть не смутил вид окровавленного человека. Накануне Егор читал Конан Дойла и, оперативно обнаружив орудие преступления - окровавленную кочергу (которой, казалось бы и взяться-то было неоткуда), – благосклонно принимал восторги товарищей, в глазах которых он был не кто иной, как Шерлок Холмс.
Правда, уже после отъезда искусного сыщика в Курскую область выяснилось, что за несколько дней до случившегося он, прогуливаясь, срубал лопухи, вероятно, той самой кочергой.
А примерно через год, а именно 31 августа 1975 года, произошла ещё одна жуткая история.
К тому времени у Фёдора и Галины родился сын – Олесь. Что Егора ничуть не радовало. «Однажды, когда Фёдора и Галины не было дома, он отнёс младенца на кухню и, положив его в духовку, открыл газ». Олеся спасло то, что родители вовремя вернулись домой. Егор объяснял свой поступок желанием избавить Олеся от мух, которые, якобы, облепили младенца.
Поверить в это было трудно. Тогда Егор «приблизился к правде»: рассказал, что «всё случилось потому, что его перестали любить, что всё внимание перешло к Олесю».
Закрывшись в комнате, Фёдор и Галина стали обсуждать, что им теперь делать.
Глядя на мужа сухими глазами, Галина произнесла:
- Вiн не може жити з нами.
- Чому?
- В ньому сидить вбивця.
Видя, что Федор собирается что-то возразить, она положила ему руку на плечо:
- Я це знаю.
Отсутствие слёз – не свидетельство безразличия матери. Ее слёзы уже выплаканы.
Через неделю Егор оказался в интернате для сирот и детей из неполных семей. Навестившему его Глебу сообщил: мне здесь лучше, очень уж надоела эта парочка. Одно огорчало Егора: «Жаль, что не ликвидировал их выплодка». «Глеб поднял на него глаза, и веки показались ему свинцовыми. Егор засмеялся: шучу!»
А в начале осени по дороге в школу Глеб неожиданно встретил Егора, который приехал, чтобы предложить ему прогулять уроки. Впрочем, глагол «предложить» предполагает возможность выбора. А Егор, «весь воля и целеустремлённость», никаких вариантов не допускает.
И вот подростки, раздобыв на ближайшей помойке ножки от поломанных стульев, отправляются на бульвар Шевченко с безобидной целью – сбивать каштаны. При очередном броске палка Глеба, ударившись о ветку, упала на припаркованные Жигули, оставив на машине небольшую вмятину. Все дальнейшие события развиваются при полном молчании обоих действующих лиц.
Владелец Жигулей примчался на звук удара по капоту машины. Однако Егор успел утащить Глеба в ближайшую подворотню. Вбежав во двор, бросились в первую открытую дверь и оказались на последнем этаже. Владелец машины, очевидно, заметив портфели, оставленные в щели между домами, не спеша направился к ним. Егор и Глеб замерли у окна, наблюдая за лысиной автомобилиста, медленно перемещавшейся в сторону портфелей. И тут Глеб увидел, как руки Егора потянулись к массивной гранитной пепельнице, стоявшей на подоконнике. Руки вытряхнули окурки на пол. Глеб с ужасом наблюдал, как пепельница перемещалась за пределы подоконника. Замысел Егора был очевиден: лысина оказалась под самым окном, из которого велось наблюдение.
Почему Глеб не попытался остановить Егора? Не оттолкнул его? Не сказал ни слова? Из-за чувства вины за неудачно брошенную палку? Или это нечеловеческий напор Егора заставляет Глеба считать заведомо бесполезными любые попытки?
Глеб только посмотрел в лицо Егору. Егор улыбался. Это такая шутка! Так подумал Глеб. Ему хотелось так думать. При молчаливом бездействии Глеба Егор разжал руки. Пепельница «глухо ударилась о кость, обтянутую безволосой кожей».
Чтобы забрать портфели, нужно было переступить через окровавленного человека. Глеб не решился: было страшно. «Егор переступил через лежавшего, взял оба портфеля, снова переступил и пошёл к выходу».
Когда вышли на солнце, Глеб предпринял слабую попытку исправить ситуацию: предложил из темноты между домами, где раненому оставалось только истечь кровью, вытащить его на свет. «Егор криво усмехнулся и последовал за Глебом. С той же улыбкой наблюдал, как Глеб боится взяться за дёргающиеся руки человека». В глазах Егора, вполне удовлетворённого ходом событий, ведь всё шито-крыто, Глеб – просто жалкий трус.
А Глебу раненый, который «будто в замедленной съёмке, перевернулся на живот и пополз к ближайшему дереву», напоминал огромного неуклюжего жука. Жутко жуку...
Вызвал кто-нибудь «жуку» скорую, или он истёк кровью, Глеб с Егором так и не узнали.
Этого «жука» Глеб вспомнил спустя много лет, 24 февраля 2014-го, когда, уже став известным музыкантом, прилетел в Киев хоронить отца.
Встреча с родиной оказалась не слишком тёплой. Олесь приветствует брата упрёками: в происходящем на Майдане, по его мнению, виновата Россия:
- Звiдтiля вся ця хвороба.
А Глеб должен чувствовать себя виноватым.
- Скажи, братику: ти Украiну хоч трохи жалiеш? Ти ж народився тут, вирiс. В тебе сердце не болить?
- Болит. Россия и Украина для меня одна земля.
- Для нас не одна, - возражает Олесь.
Причём, возражает, видимо, не от лица семьи, а от лица всего украинского народа. (Галина русская, а Фёдора, который всегда считал: «Наша путь, вона як жiнка, м’яка та лагiдна, в той час як росiйський путь — жорсткий, для життя непередбачений. Саме тому у нас i не може бути спiльної путi» -уже нет в живых).
Попытки Глеба опереться на авторитет Серафима Саровского натыкаются на контраргумент брата:
- Серафим – россиянин. Не знаю, чи можно йому вiрити.
Глебу остаётся только покрутить пальцем у виска. К счастью, родственные чувства ещё живы. Олесь обнимает брата:
- Батько сказав тебе слухатись…
А вот Глеб брата не послушался. Хотя Олесь предупреждал:
- Слухай, братику… В Києві неспокiйно, будь обережний.
Но Глебу казалось: «Я часть ночного города. Провёл здесь своё детство, оно служит мне защитой».
Освещённый кострами майдан. «Декорация к какой-нибудь пьесе. Конец истории: Крещатик, плетень, катапульта». Комиссар. Шинель сидит как влитая. И сапоги такие же. Пижон. Российский паспорт Глеба – приговор: «провокатор», «шпигун».
Допрос в палатке с жёлто-голубым флагом.
- На кого ти працюєш? Знаю, что на Москву – на кого конкретно?
- Я знаю точно, що ти шпигун, але до суду не поведу, бо суд тебе не розстрiляє. А я розстрiляю.
Комиссар Микола уверен в своей правоте. «Грозный ангел революции». Через несколько минут «ангел» лежит на полу с окровавленным лицом, поверженный кулаком неожиданно появившегося пана Єгора Яновского. Однофамильца знаменитого гiтариста-вiртуоза, по версии Егора.
Микола «вяло шарит руками по полу». Знакомые движения. Лысый водитель. Пепельница…
Всё повторяется.
Отречение от родственных связей – как пропуск на Майдан. Егор не знал о смерти отца:
-Умер, значит… Жаль. На похороны не пойду, извини. Да меня и не известили.
О своём прошлом:
- Этого тебе лучше не знать.
О будущем:
- Мать всё мечтала куда-то уехать… Уехала?
- В Австралию.
- Страна каторжников. Передай, что навещу её.
- Собираешься в Брисбен?
- Так точно. По этапу. У нас теперь вместо Сибири – Австралия.
В ту же ночь Егор был убит на Майдане. «Жуком» - пижоном. А может быть, лысым «жуком». Всё возвращается. И всё в этом мире тесно связано.
- Прости й нас, Господи, що ми боялись його все життя, - раскаивается Галина, узнав о смерти сына. – То батько забрав його з собою, щоб вiн тут не наробив лиха.
- Хлопцi, плачте…- говорит она Глебу и Олесю. Сама же не плачет. На её глазах появляются слёзы, только когда Глеб произносит:
- Я знаю случай, когда он спас человека.
Да, пан Єгор ошибался, думая, что Микола – «бывший артист, существо безобидное. Ему только и нужно было, что эффектная сцена». «Маленькому человеку» Миколе не только вложили в руки оружие, но и подвели идейную базу под его стремление самоутвердиться. Он Глеба легко мог застрелить. А Егор его спас. Правда, предупредил: «Глеб, братан… Уходи подальше, иначе я сам тебя пристрелю». Пошутил, наверное…
Егор спас Глеба, но, получается, прогулка Глеба на Майдан стала причиной смерти Егора. Как очевидно всё переплетено.Впрочем, иногда эта связь не столь очевидна.
К тому времени, когда Егор «дослужился» до пана Єгора на Майдане, Глеб Яновский успел многое приобрести и многое утратить.
Самое главное, что удалось обрести Глебу, - его призвание. Он полюбил гитару, и в его исполнении было то, что музыковеды назвали сверхмелодией Яновского. Эта сверхмелодия, негромкое голосовое сопровождение, возникла в школьные годы, когда Глеб брал в руки инструмент, ещё не имея представления об игре на гитаре. Впоследствии его «гудение» стало общепринятым наименованием уникального Глебова стиля, феноменом Яновского. Гармония звучащего инструмента и голоса создавала особое двухголосие. «Речь шла о мистической полифонии, сочетавшей в музыке то, что было явлено композитором, с тем, что в небесном образце осталось для него закрытым». О таланте Глеба Яновского пишут монографии и снимают фильмы.
Сам музыкант признаётся: во время выступления «лишаюсь тела и превращаюсь в звук, в тонкую такую, почти неощутимая энергию» Эта энергия переходит в зрительный зал. «Вспыхивающие в партере искры собираются в полноценную шаровую молнию. Не отрываясь слежу за тем, как сияющий сгусток электричества медленно проплывает над залом». Ближе к финалу зал уже не садится. «Раскачивается всем своим необъятным телом, идеально входя в ритм. Это уже общее тело и общий экстаз. Полное растворение в музыке.
Бог дал маэстро не только талант, но и его Маргариту. С Катариной из Восточного Берлина Глеб познакомился, когда они оба были студентами Петербургского университета. Вместе встретили Новый год. И с этого момента, 1 января 1984-го года, начинается отсчёт их совместной жизни. «Они не расставались не только в начавшемся году, но и в последующие годы». Не желая, чтобы после смерти они с Глебом оказались в разных местах, Катарина приняла православие, а позднее в том же Князь-Владимирском храме состоялось их с Глебом венчание. Вместе с Катей в жизнь Глеба «вошло безмерное счастье».
Следствием звёздного статуса Глеба Яновского являются его звёздные гонорары, обеспечивающие им с Катей комфортную жизнь: уютный дом с прекрасной оранжереей в Мюнхене, дача – альпийский домик XIY века, элитная квартира с окнами на Эрмитаж в Петербурге, вилла в Скалее, роскошный кадиллак и т.д. и т.п.
Однако, по словам самого Глеба, в жизни одни события уравновешиваются другими.
Первым серьёзным ударом для Глеба стал крах иллюзии о неограниченности земного существования. «Глеб осознал, что смерть не просто прекращала прекрасную жизнь – она делала бессмысленным уже прожитое, достигнутое». Это открытие разверзло перед Глебом бездонную пропасть и надолго лишило радости жизни. Причиной душевного кризиса стало происшествие на Днепре: Глеб оказался свидетелем смерти девушки.
Ещё одно разочарование Глеба связано с событиями 19 августа 1991-го года. В тот день Глеб, откликнувшись на призыв подпольного радио Открытый город встать на защиту городского Совета, оказался на Исакиевской площади. В феврале 2-14-го Глеб Яновский, по его словам, на Исакиевскую площадь ни за что бы не пошёл.
- Ты считаешь, - обращается Глеб к собеседнику, - что ради хорошего стейка нужно сменить систему. Я же думаю, что нужно просто научиться готовить. «Тысячи рискуют жизнью для того, оказывается, чтобы в итоге несколько господ за бесценок приватизировали скважины» - собеседник Глеба находит это размышление преувеличением, но никаких контраргументов не приводит…
Постоянной болью Глеба явдяется неизвестность о судьбе матери.
Все эти переживания повлияли на мировосприятие героя, но коренным образом его жизнь не изменили. То, что привело к кардинальным переменам в судьбе Глеба Яновского, подкралось незаметно и поначалу казалось нелепой случайностью.
Апрель 2012-го. Во время выступления в парижской Олимпии Глебу не удаётся чисто и чётко сыграть тремоло. Никто ничего не заметил, да и сам музыкант как будто забыл о своей неудаче. После концерта рука сама с невероятной скоростью начинает исполнять уже ненужное тремоло. Глеб недоумевает: и как он мог запнуться?
В феврале 2013-го на концерте в лондонском Альберт-холле Глеб уже не в состоянии сыграть чисто ни одного форшлага.
В октябре того же года приходится отменять все концерты, что для Глеба равносильно отмене смысла жизни.
Болезнь Паркинсона. И это несмотря на солидные финансовые возможности и медицинские услуги самого высокого качества.
А в начале 2014-го судьба, казалось, дала герою второй шанс. В их с Катей жизни появилась Вера - дочь когда-то любимой Глебом женщины. Очень талантливая. И очень больная. Благодаря появлению Веры жизнь Глеба обретает смысл: он пытается начать карьеру певца, готов посвятить себя воспитанию девочки. У них с Верой даже состоялся прекрасный концерт в Мюнхене. Увы, несмотря на все усилия врачей, «девочка, в одночасье ставшая знаменитой, находит своё упокоение на одном из мюнхенских кладбищ».
15 ноября 2014-го года Глеб снова на сцене лондонского Альберт-холла. «Взмах палочки. Оркестр. У Глеба перехватывает горло, вступить он не может. Даже издали видно, как трясётся его рука. Оркестр начинает играть ещё раз, и дирижёр в нужном месте даёт Глебу знак. Бесполезно: Глеб не вступает и в этот раз. Из полуоткрытого его рта не раздаётся ни звука, по щекам текут слёзы».
Добровольное молчаливое бездействие обернулось принудительным молчаливым бездействием. Всё возвращается.